Мягкая сила не для своих: почему стратегия России в Казахстане потеряла смысл
Сегодня о «мягкой силе» говорят везде. В Казахстане она чаще всего осмысливается с точки зрения русскоязычного сообщества, но именно здесь её бессилие видно особенно чётко.
Парадокс современной российской политики в Казахстане заключается в том, что основным объектом «мягкой силы» Москвы остаются… не казахи. Россия тратит ресурсы на культурные, гуманитарные и образовательные инициативы, которые априори ориентированы на русскоязычную среду. Однако эта среда— не целевая аудитория, а зеркало самой России в её имперском воображении. В результате российская «мягкая сила» превращается в монолог, обращённый к себе самой.
На первый взгляд, всё логично: в Казахстане много русскоязычных, значит, нужно с ними работать. Но здесь и кроется стратегическая ошибка. Русскоязычное население Казахстана— это социокультурно наиболее близкий, а потому и наиболее инертный адресат. Оно не нуждается в убеждении: большая часть этой аудитории и так потребляет российские медиа, ориентируется на российские ценности и идентичности. Но именно из-за этой близости Москва не видит необходимости выйти за пределы круга «своих».
Российские культурные центры, представительства, грантовые программы и фестивали чаще всего оказываются закрытым клубом. Это видно буквально— в зданиях Россотрудничества в Астане и Алматы почти не встретишь казахов. Там работают с «проверенными» кадрами, говорят о «русском мире» и проводят викторины на знание Пушкина и Гагарина. Но это вызывает не интерес, а отчуждение.
Главный вызов, который Россия проигнорировала— это трансформация казахстанской идентичности. Молодые казахи, даже зная русский язык, в культурном плане не ориентируются на Москву. Они стремятся в Турцию, Корею, США. Для них Россия— это язык, но не горизонт. И пока Турция через TRT Avaz и другие культурные каналы строит мягкую, но уверенную идентичностную платформу для тюркского мира, Москва продолжает говорить исключительно на «своём» русском.
Российская «мягкая сила» не работает с казахским языком. Не пытается переводить ни литературу, ни сериалы, ни научно-популярный контент. А это значит, что она остаётся вне поля культурной битвы за новые поколения.
Отдельная проблема — риторика. Россия говорит о Победе, о братстве народов и героизме. Но это прошлое— общее, но и выморочное. Оно уходит вместе со старшим поколением. Молодёжь не чувствует себя наследниками «великой страны», потому что эта страна не воспринимается как освободитель. Особенно после 2022 года, когда в казахстанском обществе произошёл мощный сдвиг: даже лояльно настроенные начали пересматривать свои симпатии.
При этом Россия упорно воспроизводит старую символику: Зюганов, «Бессмертный полк», Георгиевская лента, «братская дружба». Это вызывает недоумение и раздражение— особенно в стране, которая строит новую национальную идентичность, основанную на степном, тюркском и независимом.
Россия могла бы адаптироваться. Могла бы инвестировать в реальные гуманитарные связи, запускать двуязычные проекты, поддерживать совместные исследования, переводить на казахский язык произведения великих русских мыслителей. Но вместо этого она строит анклавы, не взаимодействующие с реальностью Казахстана и ведущие к культурной замкнутости. Это уже не мягкая сила, а постимперская замкнутость. Она не привлекает— она маркирует территорию. Она говорит: «Это наше, а если вам не нравится, вы не целевая аудитория». Но именно отказ работать с «чужими» делает невозможным долгосрочное влияние.
Стратегия мягкой силы предполагает не распространение готовых шаблонов, а чувствительность, адаптацию и долгосрочную вовлечённость. И стратегический смысл. Россия в Казахстане этого не делает. Она играет в старые игры, разговаривает с лояльными и замыкается в собственной исторической тени.
Текст подготовил: публицист Ермек Ниязов
Озвучил: Михаил Волков
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
